Зина, дрожа, слушала Таисию.

– Я так люблю его до сих пор! – Таисия остановилась и заломила руки. – Я прощаю его, прощаю его ради наших детей и буду молиться за упокой его души.

– Святая! Ты святая! – Зина подскочила и порывисто обняла невестку. – Храни тебя Господь!

– Поэтому я приняла решение, – продолжила Таисия более спокойным тоном, слегка обняв в ответ Зину. – Все должно вернуться в прежние рамки. Мы должны жить, как жили раньше, и ничто не должно напоминать нам об этих ужасных днях. Значит, тебе следует, как и было раньше, перебраться к нам. Но теперь уже – окончательно. Ты – сестра моего любимого покойного супруга, и я прошу тебя: живи с нами. С моими детьми. С его детьми.

Зина зарыдала. Она не могла найти слов для выражения своей безмерной благодарности. Когда слезы ее поутихли, Таисия – уже с улыбкой – произнесла:

– Наш траур будет долгим. Но мы не можем все время сидеть взаперти. Надо заказать для тебя несколько элегантных черных платьев, чтобы ты могла появляться на людях в достойном виде. Я не теряю надежды найти для тебя подходящую партию!

Странным и милым показался Желтовскому город Евпатория после большого, надменного, холодного Петербурга. Античная Керкинитида, средневековый Гезлев, а ныне – русский город Таврической губернии. Этот маленький южный город у самой кромки моря, с кривыми извилистыми улочками, побеленными домами и резными пузатыми балконами, увитыми виноградом, с турецкими банями, монастырем дервишей, со старинной мечетью Джума-Джами, с тонкого минарета которой доносились заунывные призывы муэдзина к молитве, – все напоминало ему восточные сказки, которые они с маменькой читали долгими зимними вечерами, когда он был еще мальчиком. Лавки, кофейни, пестро одетые торговцы, огромные арбузы и сочные помидоры. Теплый ветер с запахом водорослей. Незнакомые для северянина запахи и звуки. Количество курортников уже изрядно поубавилось, и высокий, опрятно одетый молодой господин в соломенной шляпе и светлом костюме неизменно вызывал у местных жителей живой интерес.

Сергей поселился в гостинице в центре города и каждый день проводил в, казалось бы, неспешных прогулках. Летний зной спал и уступил место спокойному бархатному теплу. Еще можно было нежиться на песке, плескаться в волнах, но вечерняя прохлада уже напоминала о том, что лето позади и все это – только его отголоски. Казалось, приехавший с севера молодой человек должен был бы каждый погожий денек употребить с толком. Однако же целью его было вовсе не возможность насытиться солнцем и морем, а выведать все, что только можно, о таинственно исчезнувшей Лии-Розалии. Так он теперь про себя ее называл.

Он разговаривал с людьми, внимательно вглядывался в лица прохожих и в один прекрасный день оказался около караимской кенаса. Из обрывочных слов следователя он понял, что Сердюков побывал здесь. Желтовский потоптался у ажурной железной решетки, потом решился и вошел во внутренний двор. Там он постоял, ожидая, пока молящиеся покинут кенаса, сначала – мужчины, следом за ними – и женщины, молившиеся отдельно, на втором этаже. Над головой вился виноград, образуя переплетением своей листвы и стеблей плотную крышу, прямо у его лица с нее свисали спелые фиолетовые грозди. За виноградным двором ему открылся мраморный дворик, где незнакомого посетителя и встретил газзан.

– Сударь, простите мое вторжение, я прибыл издалека, из Петербурга, и был бы чрезвычайно вам признателен, если бы вы соблаговолили уделить мне немного времени.

Газзан остановился и внимательно, даже настороженно посмотрел на посетителя. Желтовский представился и, стараясь говорить как можно более искренно, сообщил ему о том, что он ищет Лию Гирей, с которой приключилось несчастье. Да, он знает, что тут уже побывал полицейский, но он не полицейский, а адвокат. И ищет он эту несчастную женщину с одной целью – сделаться ее защитником, помочь ей добиться справедливости. При этом Желтовский развернул перед священнослужителем несколько петербургских газет, где подробно освещались его процессы, чтобы собеседник более явственно понял мотивы действий адвоката. Ибо было бы просто наивно с его стороны полагать, что его слава защитника людей, несправедливо униженных, несчастных, обездоленных, докатилась и до южных провинциальных губерний.

– Весьма вероятно, господин адвокат, что прибыли вы сюда именно с той благородной целью, о которой говорите. Но чего вы хотите от меня? Неужели вы думаете, что сия заблудшая душа может укрываться в нашем храме? – пожал плечами газзан.

– Нет, конечно же, нет! Я был бы вам очень признателен, если бы вы дали мне какой-то толчок, указали направление моих поисков. Я имею некоторое подозрение, что она укрылась именно в Крыму, да только искать здесь ее – все равно что иголку в стогу сена.

– Несомненно, вы правы. Мне остается только поверить вам и положиться на ваше благородство, что вы не обманываете меня и действительно желаете помочь несчастной девице Гирей.

– Я вижу, вы все еще сомневаетесь? Вам кажется нелепым и даже подозрительным, что преуспевающий адвокат бросил практику в столице и ринулся искать несчастную горбунью? Увы, спасти эту женщину – дело моей чести и спокойствия моей души. Она очень похожа на другую несчастную особу, пострадавшую невинно. Я не смог помочь той женщине. И это меня мучает уже целых десять лет. Я желаю упокоить свою совесть!

– Похвальное стремление, – сказал газзан.

Видя, что часть его сомнений рассеялась, Желтовский спросил:

– А не было ли у Лии родной сестры?

– О том, как сложилась дальнейшая жизнь ее отца – предавшего веру предков во имя корыстных побуждений, осквернившего честь своей нареченной жены, оставившего дочь в младенчестве на попечении родни, – мне не известно. Здесь она воспитывалась у своей тетки. Других детей в доме не было.

– Можно ли мне навестить эту тетушку после нашей беседы, согласится ли она говорить с посторонним человеком?

– Быть может, я дам вам письмо и укажу адрес, – газзан склонил голову, ожидая продолжения беседы. Молодой человек, вызвавший у него поначалу настороженность и подозрения, все больше нравился ему. Что-то в его внешности, как и его искренность и горячность, говорило о том, что его душа свободна от порочных помыслов. Газзан был уже в солидных летах и умел многое читать по лицам людей, понимать их души.

Теплый ветер тронул куст граната, на ветках которого уже наливались красными боками яркие плотные плоды.

– Прошу вас, расскажите мне, чтобы я понял яснее, что могло быть на душе у Лии? – спросил Желтовский.

Газзан сделал знак рукой служке кенаса, и тот принес на медном подносе большой кувшин с холодным шербетом, сладким напитком с фруктовой мякотью, и чаши для питья.

– Смута, полная смута, – сказал священник и налил гостю чашу шербета. – Она очень неглупая девушка. Но ее ум – ее же и беда. В дополнение к горбу. Она не просто страдала, как страдал бы любой человек, получивший подобное украшение на всю жизнь, нет, она пыталась понять истинный смысл всего проходящего, найти всему объяснение. И, казалось, она нашла его для себя. Лия погрузилась в истоки нашей веры, где есть много языческих, шаманских элементов. Я много говорил с ней. Она уверовала в переселение душ, придумала для себя, что ее душа способна покидать тело и пребывать в другом месте. Эти пагубные мысли в последнее время настолько прочно завладели ее сознанием, что мне пришлось признать свое бессилие, бесполезность попыток разубедить ее. Сударь, я полагаю, что она нездорова. С нею случаются странные припадки, но я отношу это к медицинской части. Нечто вроде эпилепсии или что-то похожее… Я не врач, не могу об этом судить. Что именно произошло в лечебнице с тем несчастным пациентом – мне и вовсе непонятно, ибо это совершенно на нее не похоже! К чему ей было убивать совершенно незнакомого человека? Впрочем, чужая душа – потемки. Быть может, вам, молодой человек, удастся зажечь свет в ее душе.